ВОСПОМИНАНИЯ
Воспоминания Антонины Иосифовны Жирковой, дочери протоирея Иосифа, последнего пастыря Спасского собора города Олекминска, служившего ранее в градоякутской Николаевской церкви. 20-е — 30-е годы ХХ века.
Мой отец Иосиф Николаевич Жирков в 1916 году окончил Якутскую Духовную Семинарию. В этом же году он женился на дочери крестьянина села Покровска Припузовой Ольге Васильевне и от Епископа Евфимия получил назначение вторым священником в Никольскую церковь, в которой настоятелем был отец Алексей Охлопков.
Я, Жиркова Антонина Иосифовна родилась в 1918 году. Кроме моих родителей окружали меня любовью, заботой и лаской моя бабушка Жиркова Параскева Николаевна и дядя Коля – брат моего папочки.
Со временем круг моих знакомств расширялся. Появились у меня друзья – сверстники, дети отца настоятеля, с ними жили мы в одном дворе, в ограде Никольского храма, в причтовых домах.
Постепенно росли мои знания об окружающем мире. Я слышала тревожные разговоры среди окружающих меня людей, понимала, что близкие чего-то боятся, и уже сама ощущала страх, но, как и все дети, любопытствовала. Я узнавала от своих родителей, что очень было неспокойное время, но лишь позднее, в 1924 г., моя мама решилась мне рассказать о происшествии, случившемся в 1918 или в 1919 году.
Однажды, когда папа был дома, мама увидела в окно идущих в сторону нашего дома двух вооруженных солдат. Она сразу позвала папу в спальню и, убрав с кровати перину, заставила его лечь на доски кровати, сверху накрыла периной, а на перину положила меня, маленькую. Солдаты вошли в спальню и начали требовательно спрашивать: «Где поп?» Мама ответила, что его нет дома. Вот таким образом она спасла нашего папу.
Наступил 1920 год. Я стала больше прислушиваться к разговорам взрослых, и мной, как и всеми в доме, овладевало чувство страха.
Как-то летом все вдруг засуетились, засобирались, стали выносить вещи в телегу. Папа с дядей Колей запрягли лошадь Савраску, закрыли дом и все мы поехали. Я, конечно, не понимала, куда едем. Оказалось – в лес. А когда возвратились, все в доме было раскидано, открыты сундук, гардероб. Исчезла мамина свадебная фата с венцом и белые женские туфли. Что можно было взять с молодой пары в то время? Это были солдаты. Напакостили, как говорили взрослые, и скрылись. Я догадалась, что мы ездили в лес скрываться от солдат.
Время шло, моя тревога нарастала. Временами я забывалась, как все дети, отвлекалась, летом играла с соседскими ребятами. Возле храма росла зеленая трава и цветы, и еще помню красивые памятники на могилах. Я была младше всех.
Вспоминаю, посетил нас священник Николай Нифонтов. Он походил на якута. Был одет в рясу, волнистые волосы были распущены. Батюшка обратил на меня внимание, погладил по голове. А через некоторое время, я услышала, что его арестовали, привязали к дереву и издевательски убили штыками. Недалеко от нас, ближе к горам, был лес. Мы пребывали в страхе и боялись за нашего папочку. Чем я становилась старше, тем больше за него переживала.
Меня уже тогда трогало папино терпение, выдержка, спокойствие, внимательное отношение к людям, как к детям, так и ко взрослым. В 1921 году, после закрытия Якутского монастыря жил у папы в кабинете монах, отец Варлаам. Он кушал с нами за одним столом и был мне другом. После того, как нас выселили из дома, я его больше не встречала.
Приближался 1922 год. Со стороны властей шла мобилизация грамотных граждан для работы в государственных учреждениях. Наш папа был направлен работать секретарем в ветеринарную лечебницу. Я с мамой встречала его у ворот ежедневно в три часа дня. Однажды в его отсутствие к нам в дом ворвались вооруженные солдаты со штыками наголо и криками: «Собирайтесь! Освобождайте немедленно дом!». Эта сцена запечатлелась в моей памяти на всю жизнь. Дядя Коля стал запрягать лошадь в телегу, бабушка с мамой собирали вещи, а я складывала свои игрушки и книжки. В этот момент один солдат подхватил штыком мою куклу и отбросил в сторону. Я заплакала. Мама стала успокаивать меня и поить сладкой водой (так раньше было принято успокаивать детей).
Наша семья тяжело перенесла неожиданное переселение. Но я оказалась у своих родных – в большой семье Жирковых – деда Порфирия Порфирьевича, бабушки Сани, дяди Порфиши, тети Милы и их детей Лизы и Нюры. Я хорошо и интересно провела лето. За это время наша семья нашла дом для житья на следующую зиму.
Папа продолжал служить в Никольской церкви и одновременно работал в ветеринарной лечебнице. Переехали мы в небольшой дом, недалеко от Якутского кафедрального собора, куда мы с мамой ходили теперь молиться. Там служил священник Константин Некрасов. Батюшка называл меня «симпатией». Я всегда старалась к нему подойти, и он давал мне держать свой служебник. Он был очень внимателен к детям, видимо, потому, что у него была большая семья. Отец Константин и его матушка запомнились мне на всю жизнь.
Прошло немного времени, и мы услышали страшную весть о том, что отца Константина Некрасова схватили, а затем утопили в проруби реки Лены[1]. Мы все переживали это и не хотели верить, но никогда больше батюшку не встречали. Светлой памятью вспоминали мы и многие люди отца Константина Некрасова. Я до сих пор рассказываю о нем своей дочери.
Шла весна, наступил Великий пост. С Божией помощью дожили мы до Страстной седмицы. Пасхальная служба планировалась лишь в одном Кафедральном соборе, там должны были собраться все верующие. И вот до нашей семьи дошли страшные вести. Говорили, что во время крестного хода вокруг собора расстреляют идущего впереди священника. Поскольку отец наш был младше всех, он должен был идти первым.
Он не испугался, мы все пошли в собор на Пасхальную службу. Колокольный звон не мог разогнать всеобщего страха. Люди верили в то, что, при таком гонении на Православие, может произойти самое страшное. Мне было всего года четыре, я очень боялась, что первая пуля попадет в папу. Но, слава Богу, все прошло спокойно. После Пасхального крестного хода вокруг собора мы вернулись в храм с радостью, что папочка был живой. Никто из нас не мог и предположить, какие еще гонения и страсти предстоит испытать нам за веру Христову.
Бабушка с дядей Колей освободили от квартирантов свой дом (сейчас, это ул. Орджоникидзе д. 40) и, проскитавшись год по людям, мы переехали в него. Дядя Коля перевозил вещи на Савраске в телеге, а затем перевез и нас. Мне в своем доме и во дворе очень нравилось. В другом доме жил дядя Митя, папин брат. У него были дети, с которыми я любила играть во дворе, зимой мы с двоюродными сестрой и братьями катались в санках.
Молиться я с мамой ходила в ближайшую к нам Предтеченскую церковь. Настоятелем в ней был отец Михаил Охлопков.
В 1924 году в нашей семье родилась сестренка Галя. Нас теперь стало четверо. Ближе к весне, папа с дядей Колей ездили на пашню (она находилась там, где сейчас расположен аэропорт), готовились к посеву зерновых. В те времена пекарен было очень мало, поэтому люди имели свои земли. Кроме зерна, сажали также картофель. Папа брал меня с собой, мы добирались туда на своей Савраске.
В августе этого же года архиерей Евфимий благословил папу на службу в Спасский собор г. Олекминска на место усопшего настоятеля отца Иоанна Рождествина.
Я шестилетняя была рада предстоящему путешествию, и в то же время мне было грустно расставаться с родными, с моей дорогой бабушкой и с дядей Колей. Мы спешно собрались в дорогу. Простившись с родными и знакомыми, заняли каюту на пароходе. Название корабля было написано на колесе: «Диктатор».
С Божией помощью мы отправились вверх по течению реки Лены. До самого села Табага плыли среди множества островов. Миновав Табагинский мыс, мы стали ждать мамин родной Покровск. Когда корабль приблизился к селу, первыми на высоком ленском берегу показались три церкви – «три сестры» (так называла их мама, когда мы ездили раньше на пароходах в гости к дедушке и всем родным). На первом плане возвышались две деревянные ветхие церкви, а за ними виднелось белое здание кирпичной церкви, освященной в честь праздника Покрова Божией Матери.
Я и моя дочь имеем большое желание, чтобы вновь открывшаяся церковь носила бы прежнее название «Покрова Пресвятой Богородицы». Как и раньше, отмечали бы мы ежегодно 14 октября престольный праздник в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Я замечаю, что большинство коренных жителей Покровска помнят этот праздник и в настоящее время.
Мы с папой стояли на палубе и любовались чудесными пейзажами, пока матросы грузили дрова; не могли оторвать глаз от Ленских столбов, которые возвышались по левому борту. Команда парохода и капитан относились к отцу Иосифу уважительно, никто нас не обижал. За Покровскими владениями показалось село Саныяхтах, его еще не разрушенная церковь, затем мы проплыли мимо церкви села Харанцы Олекминского района. Обе церквушки были деревянной постройки. Потом миновали село Урицкое, где тоже стояла церковь.
Преодолев 80 километров, на седьмые сутки мы увидели город Олекминск. У большой сопки на пологом берегу Лены расположились деревянные административные здания и жилые дома, а по середине, между ними величественно красовался Олекминский Спасский собор.
Когда мы выгрузились с парохода, нас повезли на лошади к новому жилью. Комната была приготовлена у одной доброй хозяйки – Вологдиной Анисии Алексеевны, с которой мы дружили до самого отъезда из г. Олекминска. Только через год мы нашли вблизи храма домик-флигель, хозяевами которого были Седалищевы. В нем наша семья прожила 7 лет.
Иногда церковное правление собиралось у нас дома, и я начала понимать, какую ответственность за храм и людей нужно было нести отцу. Он поручал членам правления продажу во время богослужения свечей, крестиков, все необходимое для церковных нужд сам выписывал все необходимое из Москвы. Папа вел приходо-расходную книгу. По ней он отчитывался перед правлением.
Главным хозяйственным делом была заготовка дров. За их вывоз отвечали уполномоченные по деревням. Во время ежегодной летней ярмарки закупались необходимые для ремонта храма материалы, мука для приготовления просфор и хлебцев, специальные материалы для поделки цветов и гирлянд к праздникам. На летней ярмарке все было дешевле, так как торговые организации заранее заготавливали товары в верховьях реки Лены, и потом самым недорогим водным путем они спускались вниз по течению до г. Якутска, останавливаясь в населенных пунктах.
Подготовка к празднованию Святой Пасхи начиналась с первой недели Великого поста. Женщины в свободные вечера собирались по квартирам и из заготовленных материалов делали цветы для украшения храма, в назначенное время мыли высокие потолки, мужчины сооружали леса, для удобства выполнения работ. Посмотрите на фото, и вы увидите, какая высота. Отец наш отвечал за жизни людей и следил за безопасностью.
Батюшка наш Иосиф придерживался всех старинных обычаев олекминского храма, заведенных отцом Иоанном Рождественым. Во-первых, по просьбе прихожан, отец выезжал на запряженной в сани лошади, приготовленной верующими, в окрестные деревни и населенные пункты для совершения всех треб православных христиан: крещения младенцев, исповеди, причастия, соборования больных, венчания, молебнов о всяких нуждах. Из-за отдаленности храм для многих верующих был недоступен. Отец доезжал даже до деревни Саныяхтах и возвращался только к празднику Сретения Господня. Во время поездки подводы подавались без задержки. Нужно отметить организованную работу уполномоченных во всех деревнях. Возвращался отец удовлетворенным своим трудом перед Богом и перед прихожанами.
Во-вторых, по завершении посевной, после службы в Духов день, из деревень приходили верующие, брали иконы и уносили их, чтобы помолиться перед ними у себя дома. В начале несли иконы в самую ближнюю деревню Юнкюр к молебному месту, где стоял большой крест огороженный заборчиком. После окончания молебна верующие из других деревень уносили иконы к своим молебным местам. Священник и диакон, следуя от одного молебного места до другого, преодолевали расстояния от пяти до пятнадцати километров. Отец брал меня с собой. Для передвижения подавались подводы.
В один из таких дней, после перенесения икон к молебному кресту села Юнкюр, было совершено нападение на основного организатора молебнов Копылова Алексея Гавриловича. Он ехал на велосипеде к молебному кресту, который находился возле его дома, на встречу верующих. Неожиданно на дороге на него напал некто Жвакин, вооруженный ножом. Он был пьян. Алексей Гаврилович сумел увернуться от нападавшего и заехал во двор ветеринарной лечебницы. Там его спасли и оказали первую медицинскую помощь. А Жвакин появился возле молебного креста, но, не обнаружив там Алексея Гавриловича, скрылся. Его мать Александра Николаевна, старенькая бабушка очень испугалась. Но Жвакин больше не появлялся, а вскоре, к нашей радости приехал Алексей Гаврилович на велосипеде – своем «спасителе». Нужно отметить, что и седок на нем был героем. Этот случай был преднамеренным, кто-то специально готовил его, чтобы сорвать православный праздник, но благодаря Господу Богу все кончилось благополучно.
Отцу Иосифу по просьбе прихожан приходилось выезжать в деревни для совершения христианских треб, например, к тяжелым больным для причастия или отпевания на похоронах. Часто, после возвращения домой, папа просил маму, чтобы она собрала что-нибудь из «обмалившейся» одежды детей и отправила какой-то нуждающейся семье, что она всегда выполняла. Однажды, возвратившись с похорон, отец попросил маму собрать посылку детям и передать через ямщика. Я была очень довольна посланной нами посылкой. Но в скором времени отца Иосифа «прописали» в стенной газете райисполкома и нарисовали вдову умершего с двумя мешками, наполненными пшеничным зерном, которые она отдавала батюшке «за труды». Его обвинили в том, что он обирает вдов. Райсовет находился близко от нашего дома, я побежала туда, чтобы убедиться в том, что это правда. Зарисовку я увидела своими глазами и, вернувшись домой все рассказала родителям. И мы, и наши соседи, все были удивлены. Реагировать на это никто не имел права, так как наша семья в то время была лишена гражданских прав. Вот какая сильная была в то время антирелигиозная пропаганда!
В 1925 году я поступила в 1-ый класс. После молебна папа меня проводил в школу. Как и следовало ожидать, с первого же дня меня стали дразнить: «дочь попа, попадья!». Особенно донимали мальчишки, хотя и утихомиривал их учитель Порфирий Григорьевич. Я старалась не обращать на них внимания, но все же было очень обидно. Родители мои тоже мне внушали, что нужно учиться, поэтому не следует обращать на это внимания и все терпеть.
Во втором классе продолжалось то же самое, но я старалась наказы родителей выполнять. За меня часто заступалась учительница Анна Леопольдовна. Великим постом, в Великий Четверг, когда я вышла в коридор, мальчики из третьего или четвертого класса схватили меня, потащили к стене, прижали к ней, раскинув мои руки по обе стороны туловища, голову тоже придавили к стене, и начали кричать: «Иисус Христос». Я стояла так, что как раз могла видеть свой дом и храм. Мне было страшно, но я не сопротивлялась, так как было бесполезно, только ждала, что кто-нибудь из учителей появится из учительской. Вышел учитель и разогнал мальчишек.
Родители меня успокоили, сказали: «Христос терпел и нам велел». Я меньше стала переживать оскорбления сверстников и старалась все свободное от уроков время быть со своим отцом. С ним я чувствовала себя спокойной и была спокойна за него.
В 1926 году у меня появился братик Виталик. Мне доверяли качать его колыбель. У отца церковные дела были налажены хорошо, он пользовался большим уважением у прихожан. А я была очень довольна, что папа всех жалел, был внимателен ко всем нуждающимся. Однажды зимой отец наш пришел с монахом, отцом Димитрием, объяснив, что он поживет у нас, в зале, где спал папа. Оказалось, что монах освободился из тюрьмы. Привезли его из города Витима, и мы его прозвали отцом Витимом. Он с нами занимался, качал малышей Галю и Витю на качелях, которые смастерил сам, кушал вместе с нами, мы его любили и дружили с ним. Я отцу Витиму заплетала волосы в косу. Нам с ним было весело.
Яркие воспоминания оставили у меня встреча (1927 г.) и проводы (1928 г.) Архиерея Гурия, который проездом останавливался в Олекминске. Отец наш договорился с пароходством о продлении стоянки теплохода. Было очень празднично, корабль подходил к берегу под торжественный колокольный звон. Владыка служил молебен в храме, посещал нашу семью и всегда обращал внимание на нас – детей. Прихожане собирали по деревням гостинцы в долгий путь. Проводы были печальные, но тоже торжественные – звонили колокола.
На следующее (1929 год) лето пришло сообщение из Якутской епархии о приезде из Москвы епископа Синезия. Власти снова разрешили отцу Иосифу колокольный звон и продление стоянки теплохода. Владыка Синезий отслужил молебен и после краткой беседы с прихожанами был у нас в гостях. Мы попили чаю и пошли все вместе провожать Владыку.
В этом же году епископ Синезий отбывал в Москву. Батюшка наш, уже имея опыт в проведении встреч Архиереев, все подготовил, и проводы Епископа прошли успешно. Так же под колокольный звон теплоход причалил к берегу и владыка в сопровождении встречающих направился к храму, где отслужил молебен и наградил нашего отца Иосифа наперсным крестом и камилавкой. Наш папа стал протоиреем. После небольшой беседы с прихожанами владыка направился в нашу семью, где ждал его кипящий самовар с чайником и накрытый нашей дорогой мамочкой стол. Владыка немного пообщался с нами, детьми, и заторопился к теплоходу. Мы все пошли с грустью провожать его на пристань, где прихожане разгружали с телеги в теплоход гостинцы, собранные ими в деревнях. Владыко подарил нашему отцу свое фото с надписью: «Протоирею отцу Иосифу в благословение. Владыка Синезий». Очень жаль, что я не смогла сохранить эту фотографию.
Сейчас многим трудно представить, какой жестокой и страшной была активно шедшая антирелигиозная пропаганда. Враги веры Христовой не просто издевались, но старались физически уничтожить всех членов Православной Церкви, церковнослужитей и даже высшее духовенство. Ознакомившись с моими воспоминаниями, вы читатели, с этим вполне согласитесь.
В 1929 году наш отец получил сообщение из Якутской епархии о том, что на теплоходе проездом в Москву едет Епископ, отбывший ссылку в Якутии в г. Вилюйске (не помню имя Владыки). К сожалению, отец не мог встретить его, так как за ним приехали из якутской деревни и позвали к тяжело больному для совершения таинства соборования. Отец не имел права отказать, и поехал к больному. Он попросил нашу маму встретить и проводить Владыку. Мы, дети пошли на берег для встречи теплохода, заранее собрав посылочку.
Но по трапу спуститься Епископу не разрешили. Теплоход причалил так, что стоял близко, и мы разговаривали с ним с берега. Узнав причину, по которой папа решил не встречать его, Владыка одобрил его поступок. Моему братишке Вите он бросил через борт теплохода конфетку, а нашу посылочку мама передала через команду. Когда корабль начал отчаливать, он благословил нас, а мы ему помахали платками. Итак, мы проводили в Москву трех Архиереев.
Нашу семью часто посещал священник Сергей Никитин, настоятель Берденской Иннокентьевской церкви, что на левом берегу реки Лены, а на противоположном – был Кыллахский Николаевский храм, в котором служил священник Вячеслав Васильевич Сучковский. На масленицу отец Сергий поехал в Кыллах навестить батюшку, а вскоре его арестовали и увезли в тюрьму г. Якутска. Мы были очень расстроены и напуганы этим известием. О судьбе отца Вячеслава Сучковского я не знаю, помню только, что его семья переехала из Кыллаха без него. Жили они – матушка и дочка[2] (постарше меня) недалеко от нас без своего батюшки. Думаю, что с ним случилось то же самое, что и с отцом Сергием[3].
В скором времени в Олекминск прибыл обоз (так называли транспорт, состоящий из лошадей, запряженных в сани, на которых зимой возили почту и пассажиров между городами). С обозом ждали заключенных, которых перевозили из якутской тюрьмы на запад. Он остановился на Соборной площади возле нашего дома. Мы приготовили продуктовые гостинцы. Помню, поздно вечером наш папа среди множества подвод нашел сани, в которых был отец Сергий. Много говорить не разрешалось. Позволили передачу. Всем было понятно, куда везут нашего дорогого отца Сергия. Как нам всем было жаль его и оставшуюся его семью – матушку и сына Ванечку, моего ровесника! Больше от отца Сергия сообщений не было – с Соловков письма не приходили и люди не возвращались.
Тем временем приходская жизнь продолжалась. Шла подготовка к Пасхе. Прихожане раз в неделю собирались у кого-то дома и, не торопясь, готовили пасхальное убранство храма, делали цветы для украшения еловых гирлянд и для венков к иконам. Кроме этого прихожанки собирались на генеральные уборки, а их мужья устраивали леса для мытья окон и потолков, выносили и приносили ведра. В общем, работали все.
Приблизительно в 1929 году Господь послал нам неожиданную и большую помощь. Прихожанами нашего храма стали ссыльные москвичи – отец и дочь Самарины. Они организовали в храме хор. Александр Дмитриевич, бывший оберпрокурор Святейшего Синода был регентом. Дочь его, Елизавета Александровна пела. Количество певчих увеличилось, начали проводиться спевки, торжественнее стали службы, особенно праздничные. Папа подыскивал среди прихожан новых певчих. Нашел, например, ученицу старших классов Капу Карнапульскую – дискант. На клиросе уже не хватало места, особенно на двунадесятые праздники. В эти дни хор находился на втором этаже храма.
За короткое время Самарины очень сблизились с нашей семьей. После окончания службы они всегда заходили к нам, много рассказывали о старинной жизни Москвы, о поездке Александра Дмитриевича в Петербург на именины царя Николая II. Александр Дмитриевич преподавал первому секретарю райкома английский язык, Елизавета Александровна работала учителем английского в семилетней школе. Нам детям разрешали называть Александра Дмитриевича дедушкой, а Елизавету Александровну – тетей Лизой.
На Страстной седмице нашего отца вызвали в милицию и задержали. Меня к нему не пустили, объяснений не дали. Мы, конечно, очень испугались. Прихожане рассказали нам о причине ареста. Оказалось, что в деревне Юнкюр при обыске у купца А.Г. Копылова обнаружили пшеничное зерно, принадлежащее И.Н. Жиркову. Объяснялось это просто. В те времена в магазинах не было в продаже хлеба. Население имело свои участки земли для посева зерна. Не имеющим землю приходилось покупать зерно и отдавать его для посева владельцам земли под половину урожая. Совершенно понятно, что власти просто искали причину, чтобы сорвать службу в храме, и нашли.
Прихожане, члены правления немедленно подали телеграмму в Москву, в Верховный Совет на имя Калинина. Мы с нетерпением стали ждать ответа. Я понесла папе передачу, захватив с собой еще и подушку. Сначала меня к нему не пускали, но я настойчиво, со слезами просилась, и свидание все-таки разрешили. Папа попросил принести только Евангелие. Во вторник пришел ответ из Москвы, а в среду отца освободили.
Все мы были очень потрясены, но Господь Бог услышал наши молитвы, и отец оказался на воле. В субботу общими силами украсили весь храм. Внутри – гирляндами, цветами, а снаружи горящими вокруг храма плошками. На паперти висели разноцветные фонари. Подходя к храму, чувствовалось торжественное настроение, которое усиливал колокольный звон, «разливаемый» умелыми звонарями Колей и Толей Рождествиными. Обойдя крестным ходом вокруг храма, мы вернулись в украшенный храм. На люстрах горели все свечи, наш отец и диакон были облачены в блестящие белые ризы. Певчие в хоре, находившемся на верхнем этаже, пели замечательно. После окончания службы Самарины пришли к нам в гости разговляться. Отец поблагодарил их за организованный ими хор, а Самарины благодарили отца за торжественно проведенную пасхальную службу.
По старинному обычаю в первые три дня Святой Пасхи и Рождества Христова священнику еще нужно было обойти всех городских прихожан. Отдохнув, наш отец отправился исполнять этот благочестивый обычай. По разрешению райисполкома в течение трех дней исполнялся колокольный звон. На Радоницу наш батюшка с отцом диаконом целый день по просьбам прихожан служили на кладбище у могил умерших.
Прошла весна, наступило долгожданное лето. Самарины продолжали отбывать свою ссылку. Дедушка Самарин занимался со мной музыкой, учил нотной грамоте, а тетя Лиза – вышиванию. Они очень интересовались жизнью и обычаями олекминцев. Тетя Лиза хотела познакомиться с людьми, которые жили в якутских селеньях. И мама организовала поездку в село Большая Черепаниха, в 15 км. от города к нашим друзьям Лаврушкиным, у которых мы часто бывали в гостях и даже жили в летнее время. Знакомые прислали нам подводу (так называлась лошадь, запряженная в телегу). И вот мы уже в пути, любуемся природой. Скалистые горы с пещерами, большой мост, далее – места, заросшие кустарником, первая деревня Юнкюр, потом Амгинская Куранда, а за ней уже и граница Большой Черепанихи. В этой семье хорошо говорили по-русски. День мы провели за беседой, купанием в речке Большая Черепаниха. Тетя Лиза осталась весьма довольна нашей поездкой. Ей очень понравилась природа.
Летом 1930 года у Самариных окончился срок ссылки, они получили разрешение вернуться в Москву. Мне было очень жаль расставаться с такими добрыми, любимыми, хорошими людьми, но все понимали, что для них это большая радость, ведь Самарины оказались оторваны от близких, от родного города. Им предстоял дальний путь, продолжительностью почти в месяц: на теплоходе до Осетрово, потом до Иркутска, и дальше – по железной дороге. Мама постряпала в дорогу торт, который после молебна с речью преподнесла певчая Капа Карнапульская. Отец поблагодарил Александра Дмитриевича и тетю Лизу за большую работу в хоре. Так мы расстались с нашими добрыми друзьями Самариными.
Прошло некоторое время, и мы получили из Москвы письмо и фотографию. Для продолжения отбывания ссылки Александра Дмитриевича отправили в г. Кострому, а Елизавета Александровна осталась в Москве.
Приближалась осень 1930 года. В нашей семье появился братик Сережа. Детей стало четверо. Усиливались гонения со стороны властей на нас и на храм.
Время шло, я продолжала учиться, ученики уже больше меня не дразнили. Учебный год окончила успешно, и меня перевели в шестой класс, начались каникулы. Неожиданно к нам явился нарком Дома Обороны Кидалов. Отца дома не было. Он без приветствия обошел все комнаты и, обратив внимание на висящие детские чулки, с усмешкой сказал: «У них еще и детские чулки есть?» Наша мама ответила: «А что, мы не имеем права покупать одежду и одевать своих детей?» Он еще раз обошел дом и грубо произнес: «Немедленно приказываю освободить дом. Вы выселены за черту города, город нуждается в квартирах», и ушел. Представляете, в каком положении мы оказались? Он даже не поставил в известность хозяев дома, живших в том же дворе.
Кидалов сам вселился со своей семьей в приглянувшийся дом. Наш отец был ошеломлен случившимся. Неожиданно собрались прихожане, они посоветовали обратиться к одному жителю ближней деревни. У него стоял незаселенный ремонтируемый дом, одна большая комната была частично готова, но без печи. Хозяин согласился поселить нас там до осени. Печь была во дворе. Самый младший, Сережа, только начинал ходить.
В это же время храм опечатали за неуплату налогов. Очень не хотелось нам уезжать из города, покидать дом, в котором прожили 7 лет. Но вот, с Божией помощью, переехали на новое временное место жительства. Было нам не совсем одиноко, рядом в ветеринарной лечебнице жили наши родственники Киренские с детьми.
Я, как и всегда, была первая помощница у мамы.
Осенью, когда начались холода, по приглашению Антона Федоровича Тирского, мы переехали к нему в деревню Куранда. Дети его стали жить отдельно, и он остался в доме один. Принял он нас радушно. Всем нам был как родной дедушка. В школу мне приходилось ходить 8 км, но иногда, в морозные дни, добрый дедушка возил меня до города на своей лошади. Уходила я в понедельник рано утром и возвращалась в субботу вечером, а в городе жила у знакомых, наших прихожан.
Однажды, 16 февраля 1932 года, учительница Суроветская принесла на урок пачку бумаги, раздала всем по небольшому листу и сказала, чтобы каждый написал: «Верю» или «Не верю в Бога». С возмущением в душе я написала большими буквами: «ВЕРЮ». Меня исключили из школы. Как отвечали другие ученики, я не знаю, но еще шестерых мальчиков-якутов исключили, насколько мне известно, как детей кулаков. Я сразу же побежала к матушке отца Сергия, которого расстреляли на Соловках. Она была учительницей. Матушка написала мне текст телеграммы, мы сообщили в Якутский Наркомпрос о случившемся, но ответа так и не получили. Очень расстроенная, я понесла плохое известие домой в деревню. Родители стали меня успокаивать, им было уже привычно переносить несправедливые действия властей.
В классе моя парта была у окна, из него были видны купола нашего храма. И мне пришлось наблюдать, как какой-то человек пытался сбросить крест, но у него не получалось, и крест оставался на месте.
Горести шли одна за другой, в те времена мы жили с постоянным ощущением, что вот-вот что-нибудь случится. Отца вызвали в город, для передачи храма властям. Он только попросил разрешения войти в алтарь, к жертвеннику. Как я поняла, он не хотел, чтобы надругались над Святыми Дарами.
Затем наш папа и отец диакон получили из сельсовета повестки. Каждому предлагалось вырубить в тайге по 240 кубометров строительного леса и доставить его в Якутск. Для нашего отца это была непосильная и незнакомая работа, поэтому два мученика объединились. У отца диакона была своя лошадь, на которой можно было возить бревна. Ранней весной выехали на указанное лесхозом место. На лошади волоком свозили бревна к берегу, там из них изготавливали плот. После окончания ледохода начался сплав. Представляю, насколько тяжело им было управлять на воде плотом. С Божией помощью они доставили лес на строительство города Якутска.
Только в начале лета мы встретили нашего дорогого отца-мученика, исхудавшего и измученного, кое-как, неуверенно шедшего по дороге. Эта изменившаяся походка у него так и осталась. Наша дальняя родственница, А. И. Расторгуева, живущая в Покровске, сказала, что у отца Иосифа был паралич ног. Только нам не хотелось этого замечать, мы старались его не обидеть. Главное, дорогой папочка был с нами. Он продолжал помогать нашему хозяину дома заготавливать дрова к зиме и выполнять работы по хозяйству.
Из Якутска папа привез распоряжение Наркомпроса о восстановлении меня в учебе. С большой радостью стала я учиться в седьмом классе. Мы, пять подружек, уже выбрали профессию, и, не отрываясь от учебы, посещали в больнице подготовительные курсы для медсестер. Окончив Олекминскую семилетнюю школу, мы все подали заявления в Горздрав, для получения направления в Якутск. Четверым девочкам выдали направления, а мне отказали как дочери человека, лишенного избирательных прав (лишенца). В семье решили отправить меня к папиным братьям, в Якутск, для поступления на учебу. Но в техникум меня не приняли, по той же причине. Я смогла поступить лишь на курсы медсестер, по окончании которых, через год, стала работать дежурной медсестрой, а потом – старшей сестрой хирургического отделения областной больницы.
После моего отъезда пришлось и бедному моему папочке вместе с семилетней сестренкой Галей выехать в Якутск, т. к. усилились гонения на нашу семью. У нас было 2 коровы и 2 теленка. Это наше хозяйство, обложили таким подоходным налогом, на уплату которого мы не имели средств. Осталась у нас одна корова с теленком, хорошо еще, что у деда-хозяина была своя корова, питались с ним за одним столом.
Папа решил перебраться к родному брату, бывшему священнику, который снял сан и работал бухгалтером в больнице. Нашему отцу тоже предлагали в Олекминске снять сан и устроиться директором клуба, но он категорически отказался. Он был предан Богу и Церкви.
Отец Иосиф объединился с отцом Михаилом Бережновым, который ранее служил священником в селе Борогонцы по Намскому тракту[4]. Отец Михаил жил со своими детьми, матушка его уже умерла. У него были рабочие руки и смекалка, он делал ремонтные работы по найму. Дочь его уже взрослая, подрабатывала шитьем, мальчики были еще малы, учились.
Оставшись одна в Олекминской деревне, мамочка много трудилась по хозяйству, дед ей помогал. Братишки были еще малы, Сереже было 3 года, а Вите – 6 лет. Шел 1933 год. Сельсовет потребовал подоходный налог и еще какой-то сельхозналог, но маме нечем было его платить. Отобрали последнюю нашу корову, правда, у дедушки не тронули, и хоть детям было молоко.
Я до сих пор не знаю, каким образом мамочка больная, с детьми, смогла приехать в Якутск. Приплыли они по Лене, на плоту, помогли верующие добрые люди – прихожане, которые помнили нашу семью. Отец Михаил нашел избушку по соседству, и все мы туда переехали. Мама по силе и возможности помогала папе и отцу Михаилу в ремонтных работах, которые они выполняли по найму. Старшие дети посещали школу, а маленький Сережа, наш любимец, ходил с нами в Никольский храм. Он не выговаривал звук «С» и смешно молился: «Ш нами крешная шила», а когда чихнет, скажет, перекрестившись: «Ш нами Бог».
Жизнь была тяжелой. Единственную оставшуюся церковь посещало мало народа. В школе сестренка Галя и братишка Витя подвергались издевательствам, их обзывали, дразнили «попом-попадьей», но им все приходилось терпеть. За терпение Господь помог нам всем получить образование, специальность, мальчики отслужили в армии, старший, Витя, был участником Великой Отечественной войны.
Весь 1936 год от сильного истощения болела наша мама. В то время в Якутске обосновались бежавшие из Олекминска от непосильных налогов так называемые «кулаки» (труженики села, хлеборобы, тяжким трудом обеспечивавшие свои семьи, дававшие своим детям образование). Таким был и Алексей Гаврилович Копылов, у которого за подоходный налог все имущество описали и продали на торгах. Они с женой и его матерью переехали в Якутск еще до нас. Алексей Гаврилович работал в Якутске на кирпичном заводе рабочим и был первым помощником у отца в храме. В его ведении была продажа свечей и всего необходимого для верующих, он вел работу в церковном правлении, помогал по хозяйству, по ремонту, по заготовке дров.
23 ноября 1936 года наша мама скончалась. Кровать ее стояла рядом с курами хозяйки, в кухне у которой жила наша семья (впрочем, перейти к ней хоть в кухню мы были рады, потому что в избушке было совсем холодно). Гроб с телом хозяйка разрешила поместить в своей комнате, сама временно ушла. Мы с папой были очень расстроены, но я взяла себя в руки и с мамиными документами оформила погребение в паспортном столе, а еще мне удалось занять 200 рублей. Я выбрала на кладбище могилу для мамы, продолжила остальные приготовления к погребению. Марина Ивановна, супруга Алексея Гавриловича накормила детей. Дети были очень огорченные, будто больные. Особенно плакал Сереженька, ему тогда было 6 лет. Приходили олекминские прихожане, якуты и русские, молодые и старые, прощались с мамой, очень плакали. Накануне выноса вечером маму повезли в Никольскую церковь. В тот вечер служили вечерню, ночь мама была в церкви, а утром была обедня. Отец наш не служил – он не мог. В эти дни Господь дал мне силы, а они были мне очень нужны – я чувствовала ответственность за похороны мамы, так как отец был совсем слабый. В эти дни шел большой снег, к могиле мне пришлось идти по глубокому снегу.
Отец наш продолжал работать вместе с отцом Михаилом по ремонту квартир. Дети учились, издевательства над ними продолжались, но им оставалось только терпеть. Годы шли. Нам с папой нужно было работать, поднимать и учить детей. В 1938 году мы переехали в Покровск, поближе к маминой родне. Я устроилась воспитательницей в детский сад. Отца взял на работу, охранником, управляющий Госбанком. Дали ему комнату, где он жил с детьми. Но долго он там не продержался: начальник милиции снял его с работы в охране, как неблагонадежного. Тогда мне пришлось хлопотать о квартире, нам дали половину небольшого дома, где мы все и устроились. Материально жить было тяжело, дети все учились, старшему из братьев, Вите, пришлось идти в семью нашего фельдшера нянчить двух маленьких его сыновей. Утром он уносил их в детские ясли, а вечером приносил и одновременно учился в школе. Во время летних каникул работал на кирпичном заводе рабочим. Я тоже после работы подрабатывала дома на швейной машинке, брала небольшие заказы. Цены на шитье не устанавливала, платили, кто сколько сможет, и чем сможет. Нашему отцу-мученику отказывали даже в получении хлебной и иждивенческой карточки как «лишенцу», и не к кому было идти жаловаться. Отношение властей к нему было ужасным.
Наша семья жила дружно, старались папочку ничем не обижать. По возможности он помогал нам по хозяйству, ходил в магазин, помогал советами. Нам было с ним хорошо, дети его любили и слушались. Но ему, видимо, было не по себе, и он обратился к начальнику Дорожного отдела с просьбой о работе. Ему предложили работу водовоза. Папа согласился из-за получения продуктовой и хлебной карточек. Не могу сказать, сам ли он запряг лошадь в телегу с бочкой, или кто помог, но когда он поехал на реку Лену по воду, не смог удержать лошадь и она ранила его в голову. Папа пришел домой с перевязанной головой.
С тех пор он от огорчения опять пал духом и начал собираться в Якутск к маме на могилу. Как мы его не уговаривали, он настоял на своем, обещав мне, что остановится у А. Г. Копылова, не будет долго задерживаться и скоро вернется.
Я сочувствовала папе. Ему так нужно было посетить мамину могилу. И вот пришлось проводить его в Якутск. А через некоторое время мы получили известие, что папу положили в больницу. Вскоре пришла телеграмма от Копыловых: «Отец Иосиф скончался в больнице от инсульта 15 декабря 1941 года».
Как было пережить это горе? Я очень жалела, что не могла уберечь папу. В то время автобусы не ходили, и средств у нас совсем не было, детей нельзя было оставить одних. Похоронили отца Иосифа без нас. Все организовал и похоронил на свои средства Алексей Гаврилович.
Мы остались после смерти отца в большом горе. Перенести это горе мне помог коллектив детского сада, особенно заведующая, все окружающие, и соседи – добрые, внимательные люди. А еще придавали силы оставшиеся на мою ответственность сестра и братья. Они старались помогать по дому, понимая, что я осталась ответственной за их воспитание. Все дети учились, младший брат Сережа, которому было 11 лет, учился хорошо. Витя и Галя во время летних каникул работали на кирпичном заводе. Витя также продолжал нянчиться с фельдшерскими детьми. После окончания семилетней школы он поступил в ремесленное училище. По моей просьбе меня перевели на работу в город Якутск, мне необходимо было дать сестре и братьям возможность получить специальность.
Поселились мы в Мархе. Я получила назначение на работу заведующей Мархинским детским садом и детским домом, брат Витя стал работать слесарем в транспортной конторе, сестра Галя поступила на курсы медицинских сестер, а младший, Сережа, учился в седьмом классе и готовился поступать в техникум связи.
Через год, в июне месяце 1944 год, проводили Витю в армию. Он служил на передвижных аэродромах. Очень часто приходили от него письма-треугольники. Войну закончил в Праге, затем прослужил семь лет в поселке Буштино Закарпатской области. Там Витя удачно женился. В 1998 году скончался от болезни сердца. Остались жена, два сына и дочь, с которыми мы переписываемся, а при жизни брата ездили к ним в отпуск. Он тоже дважды побывал у нас и даже один раз был в Олекминске, на своей родине.
Младший брат Сережа ушел в армию в 1948 году. Служил он в г. Хабаровске, потом там же работал, жил с семьей. В 1960 году, когда я работала в Покровске заведующей детским садом, он настоял, чтобы я переехала в Хабаровск, договорившись в краевом отделе народного образования о моем переводе. Я перебралась к нему, и проработала Хабаровске до получения пенсии по старости. В последние годы я решила вернуться в Покровск к своей дочери доживать свой век.
Немного расскажу о своей маме, Жирковой Ольге Васильевне, уроженке Покровска. Воспитывалась она в большой семье крестьянина-хлебороба.
По воспоминаниям мамы в Покровске было три церкви. Две очень ветхие, деревянные, двухэтажные, а третья, кирпичная, выглядела хорошо. Недалеко от церквей находился женский монастырь. Монашки, продавали вязаные изделия (у нас сохранялась красиво связанная ими скатерть). Вскоре, еще при маме, монастырь сгорел.
В причтовом доме жила семья Священника Гавриила Павлуцкого. В то время в Покровске было всего одиннадцать дворов. Когда моя мама была девица, она подружилась с семьей Павлуцких. Отец семейства уже умер, остались матушка с двумя дочерьми и сыном, священником Иннокентием, который заменил отца, окончив Якутскую Духовную семинарию. В то время, в 1916 году, приехал в Покровск в ссылку Серго Орджоникидзе. Он работал фельдшером, обслуживал весь район, объезжал больных по деревням, вел прием в больнице и пользовался большим авторитетом у жителей.
У Павлуцких собиралась молодежь, приглашали и Серго. Он ухаживал за Зиной, дочерью Павлуцких, подругой моей мамы. В 1917 году приехал на пароходе мой отец со своей матерью, моей бабушкой. Он уже был знаком с мамой. Они встретились 19 августа 1916 года в г. Якутске, в день праздника Преображения Господня. Папа попросил руки у мамы и, получив согласие, вернулся в Якутск. Свадьба моих родителей была в Якутске.
В семье Павлуцких тоже произошло сватовство. Зинаида Гаврильевна ответила на предложение Серго Орджоникидзе согласием, но матушка ее не соглашалась выдать дочь свою без венца. Серго, будучи крещен в православной вере, согласился на венчание в церкви. Брат Зины, отец Иннокентий, обвенчал молодых при закрытых дверях. В этом же году они уехали в Москву. Серго обещал, что переведет в Москву всю семью и слово сдержал. К 1924 году Павлуцкие жили в Москве. Он поступил с родными честно, дал возможность всем устроиться с работой и квартирой.
Покровский храм остался на замке, вскоре был разорен, здание переоборудовано под электростанцию, а две церкви приспособили под квартиры. Люди в них прожили до 60-х годов.
В пятидесятых годах, после смерти своего мужа Серго Орджоникидзе, приезжала в Покровск Зинаида Гаврильевна Павлуцкая. Была торжественная встреча земляков. Я в ней участвовала, очень радовалась, что мне пришлось встретиться с маминой подругой, она рассказала много интересного.
Зинаида Гаврильевна пожелала посетить могилу своего отца, похороненного возле деревянной церкви. Могила была в запущенном состоянии. Бывший с нами председатель райисполкома предложил ей привести могилу в порядок, но Зинаида Гаврильевна отказалась категорически, ответила: «Мы недостойны». Мне было очень обидно за нее и жаль ее. В то время нам были непонятны и неизвестны причины смерти Григория Константиновича (Серго). Такие были времена. Встречу проводили в доме моего дедушки, в котором родилась моя мама, по ул. Орджоникидзе № 4. Дом стоит до сих пор, в нем живет моя двоюродная сестра.
Зинаида Гаврильевна успела мне рассказать, как они в юности проводили время в этом доме. У моей мамы было три сестры, один брат. Хозяйкой в доме была старшая сестра, тетя Нюша, дед мой так и остался вдовцом, пожалев детей, чтобы им не расти с мачехой. Скончался он в 1941 году, летом, хоронил его наш папочка по-христиански.
Добрые люди! Извините меня за небрежный почерк, во время письма я очень была расстроена, переживала и часто плакала.
К сему – Жиркова-Астапова Антонина Иосифовна, 2001 год, г. Покровск
Подготовила материал к печати Ирина Дмитриева
[1] По данным Национального архива РС (Я) священник Константин Иванович Некрасов был расстрелян в 1930 г. [2] Его дочь Феофания Вячеславовна Шахматова жила в г. Якутске, работала в школе, вела уроки труда. До конца жизни оставалась верной Церкви, пела на клиросе. [3] По архивным данным священник Вячеслав Васильевич Сучковский был арестован в 1930 году. [4] Архивные данные этого не подтверждают